Стрелецкий бунт. Роман - Вера Гривина

Плачущим голосом Марфа начала рассказывать о своей горькой участи вдовицы. Ее прекрасные агатовые глаза наполнились слезами, а щеки налились краской. Царевна сочувственно кивала, испытывая при этом мстительное удовлетворение.

«Не о моем брате ты вовсе скорбишь, а о своей загубленной молодости. Вдова царя ничьей уже женой не может стать. А тебе, поди, желанна мужская ласка, коей ты от моего брата так и не получила. Сама же проболталась, что у Федора из-за его хвори не хватило даже силы лишить тебя девства. Останешься ты такой же, как и мы, вечной девицей, хоть Бог и не поскупился для тебя красой».

Софья почти не слушала невестку, пока та вдруг не упомянула царицу Наталью Кирилловну.

– Ты, что же, с мачехой моей знаешься? – спросила царевна, нахмурившись.

– А почто же мне с нею не знаться? – искренно удивилась Марфа. – Слава Богу, мы живем по-соседству. Да и сын Натальи Кирилловны теперь царь. Значит, я от них завишу.

«Дура дурой, а где-то и соображает», – с досадой подумала царевна.

– Пойду я, – сказала она вслух и поднялась с лавки.

– Ступай, коли хочешь, – ответила царица.

«Дубина неотесанная! – обругала про себя Софья невестку. – Хоть бы ради приличия не выказывала своего желания поскорее от меня избавиться».

Вслух же царевна произнесла слащавым голосом:

– Храни тебя Бог, милая! Ты себя береги!

«Почто Бог так несправедлив? – рассуждала царевна в сенях. – Зачем он оставил нам дуру набитую Марфу Апраксину? Кабы вдовой брата Федора была Агафья Грушецкая, царствие им обоим небесное, тогда я могла бы положиться не токмо на тетку Татьяну…»

Внезапно ее едва не сшиб с ног вывернувшийся откуда-то десятилетний царь Петр.

– Вот чертенок! – возмутилась царевна. – Чуть не убил меня! Отодрать тебя надобно!

Он презрительно хмыкнул:

– Я – царь! А ты – моя холопка! Коли сего не уяснишь, велю тебя казнить!

– Велишь? – притворно испугалась Софья.

– Велю!

Она протянула руку и с силой дернула брата за ухо. От неожиданности и боли он заорал так громко, что по сеням разнеслось эхо. И тут же со стороны покоев Натальи Кирилловны послышался топот нескольких пар ног.

– Что с тобой, государь Петр Алексеевич? – воскликнул учитель Петра, Никита Зотов, появившись во главе троих слуг.

Софья насмешливо посмотрела на брата. В ее взгляде ясно читалось: «Ну, давай, жалуйся на меня челяди!»

– Ничего! – ответил учителю насупившийся Петр.

Никита ему не поверил:

– Почто же ты орал, будто тебя режут?

– Тебе послышалось, – буркнул юный царь, бросив злобный взгляд на сестру.

Зотов тоже покосился на царевну и сказал:

– Ладно, ежели так. Пойдем, государь, к твоей матушке. Она кличет тебя.

Софья молча повернулась и продолжила прерванный путь.

«Щенок! – сердилась она на единокровного брата. – Давно ли штаны перестал мочить, а уже: „Я – царь!“ Чем для нас обернется его царствование?»

Глава 5

У патриарха

У предстоятеля русской православной церкви в эти весенние дни было прекрасное настроение. Все получалось, как он желал. Столица, несмотря на роптание, благополучно присягнула малолетнему царю Петру, и это было главное, а мелочи не стоили внимания патриарха. Пусть теперь по закоулкам Москвы шепчутся сколько угодно о неправомерности вручения скипетра и державы младшему брату наперед старшего – все уже свершилось. Что касается слишком настойчивых противников несправедливого, по их мнению, наречение Петра царем, то найдется, конечно же, способ заткнуть им рты.

Почему же Иоаким так настойчиво добивался изменения порядка престолонаследия? В отличие от бояр, он вовсе не страшился возвышения Милославского, с которым мог всегда столковаться, ибо Иван Михайлович, хотя и имел вздорный характер, тем не менее ни разу не посмел перечить патриарху. Но у царского родича не хватало ума быть столь же осмотрительным с государями, из-за чего его придворная карьера в правление Алексея Михайловича не очень складывалась, а при Федоре Алексеевиче и вовсе рухнула. Вряд ли Милославский усвоил прежние уроки. Дорвавшись до власти, он будет вести себя так же, как и прежде, а это чревато для него новым падением. Неважно, что царевич Иван имеет смиренный нрав: Иван Михайлович своим тупым упрямством сумел вызвать приступ гнева даже у совершенно незлобивого царя Федора. А если Милославского опять изгонят, то должность ближнего боярина получит скорее всего князь Василий Васильевич Голицын, в чьей деятельности патриарх усматривал главную угрозу русским обычаям, а вместе с ними и всей православной Российской державе.

Иоаким никому не желал зла. Все его действия были направлены на одно – благо страны, а Россия, по его мнению, может благоденствовать лишь тогда, когда иноземная зараза не подтачивает ее основ. Понятное дело, нельзя, как бы этого не хотелось, совсем отгородиться от чуждого мира. Ну, так пусть князь Голицын и занимается посольскими делами, что у него хорошо получается. Однако нельзя давать ему возможность вмешиваться во внутреннее устройство Российского государства. Поэтому патриарх и согласился на воцарение Петра, хотя недолюбливал всех Нарышкиных, за исключением царицы Натальи Кирилловны. Существовал на свете человек, способный держать их в узде жадных и корыстолюбивых родственников вдовы Алексея Михайловича. Артамон Сергеевич Матвеев – вот на кого особенно рассчитывал Иоаким.

Патриарх по известной пословице из двух зол выбрал меньшее. Матвеев тоже не избежал иноземного влияния, при этом он никогда не пытался проводить реформы, способные нарушить сложившийся российский уклад, что и примиряло с ним предстоятеля русской православной церкви, хотя их отношения были непростыми. Иоаким, обязанный Артамону Сергеевичу своим патриаршеством, не ответил ни на одно письмо боярина, когда того постигла опала, и не оказывал ему никакой помощи, но первым сообщил Матвееву о том, что грядет смена власти. Когда ссыльный боярин вместо того, чтобы поспешить в столицу (благо Лух расположен недалеко от Москвы), застрял где-то в пути, Иоаким догадался о причине такой нерасторопности: наверняка Матвеев, узнав о недовольстве стрельцов, решил извлечь из смуты пользу для себя. Бывший «канцлер» не без основания полагал, что среди бояр еще остались его противники и выжидал, когда они так напугаются, что забудут о своей неприязни к нему и станут думать о нем лишь, как о своем спасителе. Смутьянов же Артамон Сергеевич совсем не брал во внимание, рассчитывая быстро с ними справиться. Патриарха самого не особенно беспокоило московское брожение, покончить с которым, по его мнению, не составит великого труда.

11 мая Иоаким находился у себя в Крестовой палате и, сидя на мягкой подушке в кресле, диктовал своему секретарю, Кариону Истомину, очередную грамоту о воцарении нового государя. Когда диктовка была закончена, вошел чернец с сообщением о том, что патриарха желают видеть боярин Артамон Сергеевич Матвеев и отец царицы Натальи Кирилловны, боярин Кирилла Полиектович Нарышкин.

«Прибыл, значит, Артамон Сергеевич», – подумал с удовлетворением Иоаким и велел чернецу:

– Впусти их! А ты, – обратился он к секретарю, – ступай!

В Крестовую палату вошел широким шагом Артамон Сергеевич, а следом за ним вкатился Кирилла Полиектович. Выглядели вместе они довольно-таки живописно: Матвеев – высокий, худой, широкоплечий, длиннобородый, в коротком дорожном кафтане; Нарышкин – маленький, толстобрюхий, с жиденькой бородкой, в охабне (после смерти государя Федора Алексеевича многие бояре вернулись к привычной одежде) из дорогой парчи.

Благословив гостей, патриарх указал им на лавку и заботливо поинтересовался:

– Яко же ты до Москвы добрался, Артамон Сергеевич? В пути с тобой ничего не приключалось? Наши дороги опасные.

– Я, слава Христе, опасность не встретил! – ответил Матвеев. – Вот за вас у меня было беспокойство…

– Зря ты беспокоился, – перебил его Кирилла Полиектович. – Как нами задумывалось, так оно и случилось. Мы своего добились! Мой внук – государь всея Руси!

Иоаким невольно поморщился. Что за неприятная у отца царицы Натальи привычка – присваивать себе чужие заслуги. На самом деле он до самой смерти Федора Алексеевича боялся лишнее слово сказать. Даже сыновья Кириллы Полиектовича вели себя решительнее, чем их отец.

– Не мы добились, а Господь сотворил, – поправил патриарх Нарышкина. – Инако и быть не могло! Царевич Иван вельми хвор и слаб. Ему не по силам царствовать.

– Не по силам, – поддакнул ему Матвеев. – Не удержит он скипетр и державу.

Кирилла Полиектович заворчал:

– Федор Алексеевич, царствие ему небесное, тоже был хворым, а правил нами шесть лет и законы старые успел потревожить. Ему вон прежняя одежа чем-то не угодила! Все теперь носят куцые кафтаны. Срам один вместо степенности.